Bogomolьe

62 неотступно и слушаютъ-ждутъ, не скажетъ ли имъ еще чего, — „такой-то ласковый старичокъ, все знаетъ!" Ѳедя тащитъ ведерко съ рѣчки — поитъ „Кривую". Она долго сосетъ — не оторвется, а въ нее овода впиваются, прямо въ глазъ, — только помаргиваетъ — сосетъ. Видно, какъ у ней раздуваются бока, и на нихъ вздрагиваютъ жилы. Я кричу — вижу на шеѣ кровь: —Кровь изъ нее идетъ, жила лопнула!.. Алой струйкой, густой, растекается на шеѣ у „Кривой" кровь. Антипушка стираетъ лопушкомъ и сердится: — А, сте-рва какая, прокусилъ, гадъ!.. Вонъ, и еще .. . гляди, какъ искровянили-то лошадку сводишки .. . а она пьетъ и пьетъ, не чуетъ!.. Говорятъ — это ничего, въ такую жарынь псль. зительно, лошадка-то больно сытая, — „имъ и сладко" А „Кривая" все пьетъ и пьетъ, другое ведерко проситъ. Антипушка говоритъ, что такъ не пила давно, пользительная вода тутъ, стало быть. И всѣ мы пьемъ, тоже изъ ведерка. Вода ключевая, сладкая: Яуза тутъ родится, отъ родниковъ, съ-подъ горокъ. И Горкинъ хвалитъ: прямо, чисто съ гвоздей вода, ржавчиной отзываетъ, съ пузыриками даже, — вѣрно, черезъ желѣзо бьетъ. А въ Москвѣ Яуза черная да вонючая, не подойдешь, — потому и зовется — Яуза-Гряуза! И начинаетъ громко разсказывать, будто изъ священнаго читаетъ, а всѣ богомольцы слушаютъ. И подводчики съ моста слушаютъ, — кипы везутъ на фабрику, и пріостановились. — Такъ и человѣкъ. Родится дитё чистое, хорошее, андельская душка. А потомъ и обгрязнится, черная станетъ да вонючая, до смрада. У Бога все хорошее, все-то новенькое, да чистенькое, какъ те досточка строгана... а сами себя поганимъ! Всякая душа, ну... какъ цвѣтикъ полевой-духовитый. Ну, она, понятно, и чуетъ поганая она стала, — и тошно ей. Вотъ и потянетъ ее