Bogomolьe

90 себя пришла, по-умному глядитъ. Помню, шла — какъ водой облили... а ты гляди, мать, она хорошая стала! Можетъ, себя найдетъ?.. — Далъ бы Господь милосливый! Откликаться стала, а то все нѣмая словно была. Какъ бусинки-то посыпались, она— ахъ!.. — какъ заголоситъ..! Стала ихъ подбирать, меня звать. Признала меня-то, родимые... Заплакала, жаться ко мнѣ стала. „Ба-ушка, говоритъ, — да гдѣ мы съ тобой, да пойдемъ, баушка, домой!“ Ѳедя нашелъ бусинку и подаетъ молодкѣ. Она ничего, приняла отъ него, покосилась только и закрыла лицо ладошками. Домна Панферовна къ ней подсѣла, по головкѣ ее погладила, стала говорить что-то, — ничего, слушаетъ. На меня такъ весело посмотрѣла и даже улыбнулась. Совсѣмъ, какъ святая на иконахъ, очень пріятная. Горкинъ говоритъ — чудо совершилось! Ѳедя кричитъ намъ: „идите сюда, тутъ старикъ замѣчательный ! “ Старикъ страшный, въ волосахъ репейки, лежитъ головой на кирпичѣ. Подходимъ, а онъ распахнулъ дерюжную кофту, а тамъ голое тѣло, черное, въ болячкахъ, и ржавая цѣпь, собачья, кругомъ обернута, а на ней все замки: и мелкіе, и большіе, ржавые, и кубастые, а на животѣ самый большой, будто отъ воротъ. Онъ какъ гаркнетъ на насъ: „пустословы ай богословы?" Горкинъ говоритъ ему ласково, — мы не величаемся, а какъ Господь. Старикъ и давай молоть: — Отмаливаю за всѣхъ! Замкну-отомкну, ношу грѣхи, во-сколько! Этотъ пять лѣтъ ношу, кабатчиковъ, съ Серпухова! на немъ кровь, кро-овь!.. А это бабьи грѣхи, укладочные, все мелочь .. . походя отмыкаю-замыкаю ... отъ духу прохода нѣтъ отъ ихняго, кошачьяго. Съ васъ мнѣ нечего взять, сами свое донесете! А на Домну Панферовну осерчалъ: — Ты, толстуха, жрать да жрать? Давай твой зам-