Izabrannыe razskazы

бобровой шапкѣ и шубкѣ, съ палочкой, медленно и властно обходила прежнія свои владѣнья, заглядывала въ амбаръ, половину котораго — въ награду за боевыя заслуги увезъ лѣтомъ красноармеецъ Филька, подкармливала куръ и голодныхъ стариковъ, занимавшихъ часть большого дома, продавала мельнику-сосѣду кое что изъ старья, и какъ и встарь обладала непререкаемымъ авторитетомъ. Лиза за это время потеряла мужа. Возвратилась на родное пепелище — въ прежней дѣвической своей комнатѣ учила кочкинскихъ дѣтей — все, какъ по старому. Когда въ одинъ прекрасный день Авдотья со слѣпой бабкой, съ Мишкой, двумя пѣтухами,, сундукомъ и разнымъ жалкимъ скарбомъ ввалилась въ усадьбу, Варвара Михайловна не удивилась. Она вообще была выдержана, за это-же время ея старые, нѣкогда очень красивые глаза привыкли все принимать какъ должное. — Еще одна пан-сіонерка у нась появилась, сказала она Лизѣ, отдавая комиссару ключъ отъ избы. — Въ молочной жить будетъ. Варвара Михайловна произносила „пан-сіонерка“ съ французскимъ выговоромъ, такъ учили ее нѣкогда въ Петербургѣ, въ пансіонѣ мадамъ Турбй. Но мало была похожа Авдотья на прежнихъ ея сотоварокъ. На Лизу она произвела довольно сильное впечатлѣніе. — Подумать только, что вотъ и эта Авдотья была молода... Можетъ, любила кого, замужъ выходила... — Ну, это ничего не значитъ. Знаешь, какъ у нихъ: нужна работница зъ домъ. А невѣста смотритъ, какая у жениха стройка. Варвара Михайловна вообще была скептикъ. На многое, что волновало, или восторгало Лизу, смотрѣла равнодушно. Лиза такъ привыкла, что мать для другихъ жиладля отца, для нея — Лизы, — такъ ей было ясно, что некрупная старушка съ профилемъ Данте Алигіери есть образецъ безупречный, что даже этотъ холодокъ былъ свой, давно привычный. Какъ привычно, хоть и грустно было то, что мать безразлична къ вѣрѣ. Авдотья-же не занималась тонкостями, нѣжностями.