Lѣto gospodne : prazdniki

4 день. И Василь-Василичъ простилъ всѣхъ насъ, такъ и сказалъ въ столовой на колѣнкахъ — „всѣхъ прощаю!“ Почему же кричитъ отецъ? Отворяется дверь, входитъ Горкинъ съ сіяющимъ мѣднымъ тазомъ. А, масляницу выкуривать! Въ тазу горячій кирпичъ и мятка, и на нихъ поливаютъ уксусомъ. Старая моя нянька Домнушка ходитъ за Горкинымъ и поливаетъ, въ тазу шипитъ, и подымается кислый паръ, — священный. Я и теперь его слышу, изъ дали лѣтъ. Священный. . . — такъ называетъ Горкинъ. Онъ обходитъ углы и тихо колышетъ тазомъ. И надо мной колышетъ. — Вставай, милокъ, не нѣжься. . . — ласково говоритъ онъ мнѣ, всовывая тазъ подъ пологъ. — Гдѣ она у тебя тутъ, масляница-жирнуха... мы ее выгонимъ. Пришелъ Постъ — отгрызу у волка хвостъ. На постный рынокъ съ тобой поѣдемъ, Васильевскіе пѣвчіе пѣть будутъ — „душе моя, душе моя“ —■ заслушаешься. Незабвенный, священный запахъ. Это пахнетъ Великій Постъ. И Горкинъ совсѣмъ особенный, —■ тоже священный, будто. Онъ еще досвѣту сходилъ въ баню, попарился, надѣлъ все чистое, — чистый сегодня понедѣльникъ! — только казакинчикъ старый: сегодня всѣ самое затрапезное надѣнутъ, такъ „по закону надо“. И грѣхъ смѣяться, и надо намаслить голову, какъ Горкинъ. Онъ теперь ѣстъ безъ масла, а голову надо, по закону, „для молитвы". Сіяніе отъ него идетъ, отъ сѣденькой бородки, совсѣмъ серебряной, отъ расчесанной головы. Я знаю, что онъ святой. Такіе — угодники бываютъ. А лицо розовое, какъ у херувима, отъ чистоты. Я знаю, что онъ насушилъ себѣ черныхъ сухариковъ съ солью и весь постъ будетъ съ ними пить чай — „за сахаръ". — А почему папаша сердитый. .. на Василь-Василича такъ? — А, грѣхи... — со вздохомъ говоритъ Горкинъ.