Rodnoe

135 — Мало ли ихъ... померъ какой-нибудь, богатый! Всякому упокойнику памятники становятъ, кто богатый. Вотъ нашъ Пушкинъ помретъ, — въ балдахинѣ будутъ хоронить. Я знаю, что онъ сочинялъ стихи, много стиховъ. Я уже знаю и „Птичку Божію11, и „Румяной зарею". Недавно прочиталъ всего „Вѣщаго Олега" и что-то понялъ, поплакалъ даже. Я радъ, что отецъ строитъ „мѣста" для Пушкина. Это — чтобы смотрѣть. Онъ строилъ балаганы подъ Дѣвичьимъ, „Ердань" на Москвѣрѣкѣ — святить воду, — ледяныя горы въ Зоологическомъ Саду. У него триста плотниковъ. Теперь строитъ „мѣста". Черезъ это Пушкинъ становится мнѣ близкимъ, нашимъ. Я радъ, но ясно не понимаю — чему я радъ. Помню толстаго архитектора. Онъ куритъ толстую сигару, пускаетъ синіе клубы дыма, какъ изъ трубы. Отецъ отмахивается отъ дыма и морщится. Ему хуже, и теперь за его спиной подушка. Я сижу съ ногами на диванѣ, скриплю клеенкой, смотрю и слушаю. Отцу не до меня, и видѣть онъ сталъ хуже: вчера наскочилъ на дверь; ходитъ, протянувъ руки. Архитекторъ показываетъ картинку—„ПамятникъПушкина". Я даже съ дивана вижу высокаго, кудряваго человѣка, въ бородкѣ на щекахъ, въ длинномъ пальто, съ рукою на груди. Онъ стоитъ на высокомъ ящикѣ и какъ-будто прислушивеется, чуть нагнувъ голову, или о чемъ-то думаетъ. Должно быть, сочиняетъ свои стихи. Это, конечно, онъ, особенный, непохожій ни на кого, Пушкинъ. — Знаменитый былъ человѣкъ! —говоритъ отецъ грустно, покачиваетъ головой и морщится. — Очень знаменитый, — говоритъ архитекторъ. Великій былъ поэтъ. Это отъ комитета, на-память вамъ.