Večernій zvonъ : povѣsti o lюbvi

44 ленность далеко не была такой чистой, какъ у Феди... Грѣшныя мысли и чувства замущали мою душу, когда я неотрывно смотрѣлъ въ бинокль на „Периколлу", на „Лису-Патрикеевну“, на „Елену прекрасную"... Смутно шевелилась въ душѣ жажда и надежда обладанія и ка залось моментами, что я тону въ волнахъ бурливой страсти. Но на подмосткахъ подлинной реальной жизни Гликерія Николаевна рождала во мнѣ какое-то болѣзненное раздраженіе... Я раздваивался: та и не та! Влюбленъ и равнодушенъ, раздраженъ на обманъ и всетаки ревнивъ и подозрителенъ. Когда она особенно нѣжна и ласкова со мной, — я грубъ и дерзокъ, а когда она даритъ улыбками другихъ, я страдаю отъ ревности. Я люблю въ ней моментами вспыхивающіе призраки тѣхъ женскихъ образовъ, которые она сотворила на сценѣ и злобствую, когда эти призраки исчезаютъ и остается только Гликерія Николавна. Не любовь, а какое-то навожденіе! А вотъ Федя всегда смотритъ на нее съ одинако; вымъ умиленіемъ, благоговѣніемъ и собачьей преданностью, покорностью. И онъ, Федя, ей ближе, чѣмъ я... А впрочемъ, не завидую этой интимности: она основана на несвойственной мнѣ способности быть на лакейскихъ побѣгушкахъ у любимой женщины... Пусть себѣ застегиваетъ позади пуговки, зашнуровываетъ башмачки, подаетъ пальто, бѣгаетъ за извощиками и пр. и пр. Несчастный рабъ! У него экзаменъ по анатоміи, а онъ въ анатомическій театръ носу не показываетъ, предпочитая театръ опереточный... Вообще въ этомъ Федѣ много бабьяго... И не вѣрится мнѣ, чтобы онъ могъ сдѣлаться героемъ романа... даже опереточнаго. Однажды, въ минуту раздраженія, я сказалъ Федѣ: — Ты напоминаешь мнѣ того несчастнаго узника изъ „ПериколльГ, который, ковыряя перочиннымъ ножичкомъ потолокъ, говоритъ: „Еще тридцать лѣтъ и я буду свободнымъ!“.