Večernій zvonъ : povѣsti o lюbvi

46 ществовать. Чтобы не говорить со мной, онъ изображалъ углубленнаго въ изученіе анатоміи студента, бормоталъ латинскіе термины, что то писалъ и потомъ сидѣлъ съ прикрытыми ладонями рукъ лицомъ, но отъ всей фигуры его источалась непріязнь ко мнѣ. Я чувствовалъ ее въ Фединой спинѣ, въ затылкѣ съ вихромъ, въ тихомъ покашливаніи и въ шепотѣ латинскихъ терминовъ. Почему такая внезапная перемѣна? Ревность? Конечно. Несомнѣнно, она проснулась отъ сравненія надписей на нашихъ портретахъ: у него — „люблю-ли тебя, я не знаю", а у меня — „тебя до могилы я буду любить всей душой". Откровенно говоря, какъ только я получилъ портретъ, получилъ съ такой легкостью, желаніе конкурировать съ Федей у меня пропало, а что касается надписи на полученномъ портретѣ, то она не рождала во мнѣ никакого любовнаго энтузіазма. Я чувствовалъ и понималъ, что тутъ вовсе не любовь, а только игра въ нее. И потому подозрительность друга и его муки ревности меня только смѣшили, развлекали. Я попробовалъ заговорить съ Федей въ шутливомъ тонѣ: — Изучаешь анатомію человѣка? Федя молча кивнулъ головой и сильнѣе прикрылся руками. Только уши его покраснѣли и выдали сдерживаемое волненіе. — А я, братъ, занялся психологіей женщины. Этокуда любопытнѣе... Ты имѣешь дѣло съ трупомъ, а я съ живой душой... Федя оторвался отъ книги плотно, прикрылъ лицо ладонями рукъ и съ хрипотцой въ голосѣ холодно произнесъ: •— Ты превращаешь женскую душу въ препаратъ для анатоміи? — Пожалуй, что и такъ... Я думаю, что ДонъЖуанъ занимался тоже этимъ дѣломъ... Я засмѣялся и, ходя по комнатѣ, сталъ напѣвать изъ „Карменъ" — „Любовь свободна"... Свернувшійся