Vladimіrskій sbornikъ : vъ pamętь 950-lѣtїę kreštenїę Rusi : 988-1938

іѳ. согласно ст, 218 католическаго „Кодекса каноническаго права* „настоящими епископами1*, имѣющими не только юрисдикціонную власть, но и учительную, и, что особенно существенно, власть рукополагать, а не только нарекать священнослужителей, а также совершать прочія таинства. Формулою отношеній между духовною и свѣтскою властью въ Россіи была отчасти византійская „симфонія**', отчасти же и по преимуществу „христіанская церковь въ христіанскомъ государствѣ*1. Въ отличіе отъ считающейся наиболѣе передовою формулы Кавура „свободная церковь въ свободномъ государствѣздѣсь не было рѣчи о освобожденномъ, т. е. въ переводѣ на романскую этимологію абсолютномъ государствѣ, государствѣ чистой политики, которое при всемъ своемъ либерализмѣ навязываетъ „лаицизмъ" своему населенію, и о вольноотпущенной церкви, которой предоставлена свобода клерикальныхъ заботъ въ рамкахъ равнодушныхъ государственныхъ установленій. Здѣсь имѣлось въ виду сотрудничество церкви, которая обличаетъ и печалуется, и государства, въ которомъ самъ кесарь воздаетъ Божіе Богу и выполняетъ царственное служеніе „яко христіанскій государь**. Христіанскимъ идеаломъ русской государственности не было также верховенство власти по отношенію къ религіи, проявляющееся или въ томъ, что она сама организуетъ культъ, догматъ и церковь, какъ будто нѣсть Бога аще не отъ власти, или въ томъ, что она брезгливо предоставляетъ каждому „спасаться по своему фасону1*, какъ высокомѣрно выражался Фридрихъ II. Настоящимъ идеаломъ христіанской русской государственности было требованіе, чтобы она насаждала на землѣ миръ, однако не въ смыслѣ мира опустошенной пустыни, о которомъ писалъ Тацитъ (иЬі зоіііисііпет іасііті, расет арреііапі) и не въ смыслѣ захватнаго имперіализма, а въ соотвѣтствіи со славою въ вышнихъ Богу, исключающей обоготвореніе или абсолютизацію государства, государя, сословія, класса, народа, и съ благоволеніемъ въ человѣцѣхъ, исключающимъ ненависть и вражду. Этому идеалу служили лучшіе строители русской государственности, дорожившіе даромъ зрѣти своя прегрѣшенія и сурово допрашивавшіе свою совѣсть. Этому идеалу по своему служили и тѣ критики русскаго государства, щепетильная совѣсть которыхъ приходила къ заключенію, что дѣлается „не тае“. Пока у насъ къ этимъ идеаламъ относились всерьезъ какъ тѣ, которые сознательно одушевлялись ими, такъ и тѣ, которые уподоблялись тому, кто сказалъ „не пойду** и пошелъ, до тѣхъ поръ въ Россіи творились національныя, всеславянскія и всечеловѣческія культурныя цѣнности. И если т. н. римскій миръ широко распространялъ дохристіанскую цивилизацію, то насаждавшійся на огромномъ пространствѣ отъ хладныхъ финскихъ скалъ до пламенной Колхиды и отъ Балтики