Vъѣzdъ vъ Parižъ

108 Будто я уже пиголица, легкій-легкій... — такую странную легкость почувствовалъ, ощущеніе удивительное! Въ дѣтствѣ только, во снѣ бываетъ. Лечу-лечу, прямо на Чоковское Болото, верстъ тридцать... Тамъ камыши густые. Ночью снимаюсь, перелетаю дальше... За ночь можно, пожалуй, верстъ пятьдесятъ, больше. Къ утру —въ болото, въ крѣпь... — а тамъ, дальше, дальше... И — никакихъ мыслей! Такимъ счастьемъ недостижимымъ показалось: никакихъ мыслей! Я завидовалъ имъ ужасно. Вѣдь никакая старшая пиголица не придетъ и не повелитъ стать на голову! Ястреба... Но пиголицы очень осторожны. И вдругъ, къ моему удивленію, одна присѣла совсѣмъ отъ меня близко, черезъ пенекъ. Какая-нибудь наивная или ужъ очень умная? Приняла меня за пенекъ, за... пустое мѣсто?! Или — за свою сестру-пиголицу? Она уже не боялась меня, не принимала за человѣка!.. Я затаился, разглядывая ея красивое опереніе, сѣроватую подпушку ея бочковъ... — и тутъ-то, въ чуткомъ молчаніи, я вдругъ постигъ, глубиннымъ какимъ-то чувствомъ, что я — пустышка! Не пень, не пиголица даже, а... ни-что! нуль, абсурдъ, піѣіШ Вспыхнуло во мнѣ и освѣтило: ничто. Теперь бы я не смогъ вспомнить и пережить съ той яркостью это страшное ощущеніе утраты всего себя, на человѣческій смыслъ совершенно абсурдное ощущеніе — ничто. Но я же и пересталъ тогда сознавать себя человѣкомъ! Помнится мнѣ, что тогда было страшно мучительно, — провалъ въ бездну и растеканіе. Ну вотъ, — сердце истаяло, и сейчасъ — смерть ли, обморокъ... И такое глубочайшее ощущеніе пустоты при... пусто тѣ-то!.. Можетъ быть, это было внезапное проявленіе душевной болѣзни — кажется, очень рѣдкой. Бываютъ странные виды маніи, когда больной убѣжденъ, что проглотилъ какой-нибудь стеклянный предметъ, и страшится двигаться и ложиться: сейчасъ раздавитъ, и стекла врѣжутся тамъ во все. Очень мучительная болѣзнь. Или, — это я какъ-то видѣлъ, — что носъ его неимовѣрной длинны, что онъ вытянулся поперекъ улицы, и его вотъ раздавятъ. Больной въ ужасѣ хватаетъ себя за носъ