Vъѣzdъ vъ Parižъ

22 холодами и непогодой, тянутъ онѣ за солнцемъ, обходятъ Пиренеи, къ югу... И вотъ, тихіе шалаши, знакомые бѣднымъ птицамъ, — быть можетъ, нежданная, радостная встрѣча, уже забытое и вдругъ возставшее на пути?.. Кто знаетъ!.. Чужой и грозный, океанъ щумлть глухо, пугаетъ темнѣющею далью. И вдругъ, усталый птичій глазокъ примѣтитъ вдали знакомое: поле, кустики, шалаши... Я никогда не думалъ, что ихъ такъ много, далекихъблизкихъ, родимыхъ птицъ; что милыя наши коноплянки, овсянки, славки, малиновки, соловьи, жаворонки... — эта веселая, звонкая птичья мелочь, которую нашъ народъ помѣтилъ ласковыми словами, кому-то несетъ доходъ!.. — Подходитъ веселенькая пора, мосье... — говоритъ Ружэ, плотный немолодой французъ, съ горячими темными глазами, вправляя въ штаны вылѣзшую рубашку. На его крѣпкомъ, словно налитомъ мѣдью, лицѣ крупныя капли пота: онъ весь вспотѣлъ, яро выпалывая цапкой широкую площадку на луговинѣ, но глаза его свѣтятся азартомъ. — Да, мосье Ружэ. Если осень погожая, чудесно. Собираетесь что-то сѣять?.. — Не сѣять, а собирать, мосье. Это получше будетъ, не правда ли?!.. Онъ плутовато подмигиваетъ и крѣпче подтягиваетъ ремешкомъ штаны. — Начинается пролетъ птичекъ! Летятъ милліоны ихъ... кюблянъ, ортолянъ, линотъ, сипо... Но это все мелочишка. Вотъ когда полетитъ доходъ... десять су за штучку...! — А это..? — Алюэтъ, мосье! А по-вашему..? А, жа... вёрёнки,.. За нихъ пла-тятъ! Бордо, Парижъ... Это очень тонкое кушанье... тррэ бонъ! Особенно, головки. И грудки, и горлышки, но... головки..! Когда полетятъ жаворонки..! Я узнаю, что жаворонки, овсянки, коноплянки, трясогузки... — вся пернатая мелюзга милліонами таетъ по побережью, что птичками можно заработать на всю зиму. — И это будетъ тянуться... два мѣсяца! На это время