Vъѣzdъ vъ Parižъ

23 я всегда бросаю свою штукатурную работу... — съ радостнымъ возбужденіемъ говоритъ Ружэ. — Одною сѣткой можно нахлопать ихъ... тысячи на двѣ франковъ! У меня двѣ площадки... вы понимаете? О, это, я вамъ скажу, золотыя птички! А когда вы попробуете головки... онъ сочно щелкаетъ языкомъ, — тррэ бонъ 11.. Каждое утро теперь я слышу, какъ Ружэ хлопаетъ. На луговинѣ, еще не застроенной дачами, стоитъ такой же шалашъ, какіе встрѣчалъ я на побережьи. Изъ окна я вижу гороховую блузу и сѣрую каскетку мосье Ружэ. Онъ стоитъ передъ шалашомъ, за рыжимъ щитомъ-заооромъ, и вдумчиво смотритъ въ небо. Его руки сложены на груди крестомъ. Во рту у него поблескиваетъ пищикъ. Онъ смотритъ въ синее небо съ вѣрой и упованіемъ, — на сѣверъ, откуда летятъ птицы. Порой начинаетъ насвистывать, журчать и пикать. Можно подумать, что Ружэ молится на небо. Можетъ быть, онъ и молится, кто знаетъ! Я выхожу и тоже смотрю на небо, но ничего не вижу. А Ружэ видитъ: онъ вертитъ шеей, подымаетъ лицо къ кебу, трелитъ-журчитъ нѣжнѣе... Я жмурюсь, забываю мосье Ружэ... — жаворонокъ звенитъ въ небѣ! Я вижу голыя черныя поля, еще не обсохшія дороги... свѣтлб зеленѣющіе овсы, росистые луга къ ночи... жаворонки играютъ... Открываю глаза. Ружэ пересталъ молиться, его не видно; но надъ растянутыми сѣтями, на площадкѣ, попрыгиваютъ птички, привязанныя за хвостики. Это мосье Ружэ начинаетъ „играть птичками". Онѣ выплясываютъ надъ сѣтью, вспархиваютъ и вертятся. Можно подумать, что онѣ счастливы: измученныя дорогой, онѣ что-то нашли на вылощенномъ току и радостно призываютъ новыхъ! Глазъ Ружэ остро видитъ: летитъ стайка. И стайка видитъ: порхаютъ птички. Выводитъ трельки мосье Ружэ; но это, конечно, щебечутъ птички... Теперь ужъ и я вижу, какъ налетаетъ стайка. Она летитъ низко, ныряетъ, мелко трепещетъ крыльями, сь знакомымъ шорохомъ воробьевъ пырр... пырр... Кто онѣ, въ этой стайкѣ? Онѣ такъ трепетны, такъ мелки. Онѣ пролетаютъ мимо, завинчиваютъ въ полетѣ и