Vъѣzdъ vъ Parižъ

85 и понимаешь... — и надѣешься. Вѣришь, что бодрствуютъ. Знаешь, что скоро осень, пора земскихъ собраній, резолюцій... сгущенная атмосфера освѣжится, впереди надежды и чудесная, крѣпкая зима, бодрая работа въ аудиторіяхъ... А тутъ — солнце въ крови, и гарь сгорѣвшихъ надеждъ, и всеобщее пепелище. На лѣсъ уже не любуешься, не вспоминается величавомилое аксаковское — „чернѣя издали, стоитъ старый, дремучій..." Другіе лѣса, и въ нихъ, и за ними — жуть. Стоитъ гдѣ-то страшный, — невѣдомый и родной, во всю страну, покойникъ. А за лѣсами — Тула, а въ Тулѣду-лоі И затрещатъ-заворочаются въ головѣ, въ глазахъ, всѣ эти... наробразы, бумбумы и дыр-бул-щылы... — судорога души! И дороги — ненастоящія: по нимъ уже не ѣздятъ, а наѣзжаютъ, налетаютъ, настигаютъ... на нихъ ловятъ, грабятъ, валяются... Телѣга ѣдетъ? Не вѣрь глазамъ своимъ: это что-то подкрадывающееся, опасное, илислѣпое горе. Голоса?.. Это граждане-мужики идутъ —что-то установить, усчитать, угрозить, наложить, припомнить, отвести въ дубовой тоскѣ душу. А въ душу къ вамъ забирающіеся!.. Верткій, въ кратахъ и галифэ, — воинственность все какая! — и въ небывало-технической фуражкѣ, съ портфельчикомъ... Богъ мой! откуда портфелей столько?! — значитъ какаянибудь опять „недѣля“, ударный фронтъ, — воинственныя словечки! — фондъ, сороковая анкета, „боевое заданіе", требованіе лекціи „о пролетаризаціи искусства", „о театрѣ, какъ функціи агитучастія массъ, въ проекціи на..." Замѣтьте: не имѣющій своего лица всегда укрывается за массой, въ массу... кончая мазуриками. Богъ ты мой! Что за шустрота, съ блудливыми глазами, какія они мнѣ темки задавали!.. А какая страстная жажда амикошонства?! какая наглость, съ пѣвучими голосками сводни! Блудники слова и шулера мысли, вдругъ откуда-то налетѣвшіе саранчой... Я такихъ не встрѣчалъ на лекціяхъ. И — „товарищъ-профессоръ" — черезъ два слова въ третье! Какая наглость! И лестно ему со мной въ „товарищескомъ" общеніи, съ