Vъѣzdъ vъ Parižъ

92 Помню, съ Лемноса я далъ телеграмму въ невѣдомую никому здѣсь Таруссу, — страстный привѣтъ женѣ, — и лупоглазый, чесночный грекъ, принимавшій мою депешу, строго взглянулъ на меня, покачалъ укоризненно головой и перечеркнувъ, исправилъ: „Фаросъ!41'. И взялъ съ меня что-то въ пять разъ меньше. — „Та-ру-сса!44 — весело крикнулъ я,— „это у насъ, въ Россіи!44 Онъ недовѣрчиво посмотрѣлъ въ меня, порылся въ книгѣ, что-то, наконецъ, понялъ — и улыбнулся. — „Все это можетъ быть, но это наше слово, греческое, и надо писать — „Фа-росъ44!! Наши храбрые греки прошли по всему свѣту и построили города у всѣхъ народовъ!.. Нашъ Александръ Мегалосъ!!...44 Черезъ два дня я получилъ радостный отвѣтъ изъ далекой Таруссы: „Ъду къ тебѣ, встрѣчай въ Константинополѣ 44. Я ничего не понялъ. То есть, я по-нялъ, но... дѣвочкато наша? Письмо разъяснило все. Дѣвочку отдали кормилицѣ. Дали сдѣлали свое дѣло, и мои письма-зовы. Дали закрыли дѣвочку. Мы, мы — жить хотѣли! Тогда все закрылось однимъ — любовь. Подходила весна, весна южныхъ морей, когда камни рождаютъ розы, когда молодые глаза сверкаютъ, какъ осыпанные росой первые листочки, а за каждымъ кустомъ, за каждымъ камнемъ, чудится, притаилось счастье, — протяни только руки. Это былъ для меня подарокъ Бога. Мы встрѣтились... Она принесла съ собой ароматы родной зимы на собольей своей горжеткѣ и зовы весны въ глазахъ. Я помню эту весну Стамбула, бирюзу Золотого Рога, золотыя рога Воловъ Солнечныхъ... Помню сверканье золотого дождя на солнцѣ и тріумфальную арку радуги, ворота изъ перламутра въ морѣ, которыя Богъ построилъ для нашей встрѣчи... Мы спали въ лодкахъ, покачиваясь, какъ дѣти въ колыбели, кидались — играли розами, молодые язычники. Я шепталъ ей Анакреона, самое его жгучее, отравляющее