Vъѣzdъ vъ Parižъ

93 истомой-лѣнью, и переливалъ въ наше слово — до голости вольнымъ переводомъ, огонь вливавшимъ. Мы пили вино-любовь, вино и солнце, а гребецъ-турокъ, сваливши парусъ, пѣлъ намъ, сидя на-корточкахъ, свои маленькія, какъ птички, пѣсенки и игралъ на какой-то штукѣ длинная, помню, шейка, круглая. Какъ опьяненные, забывшіе все на свѣтѣ, мы гонялись по старымъ камнямъ сосѣднихъ деревушекъ, городковъ когда-то, давно разрушенныхъ уже разъ по двадцать, когда-то культуру знавшихъ, теперь обратившихся въ пустыри. Чего мы только не повидали, гдѣ только не побывали!.. У стараго рыбака въ Эрекліи, насъ ожидало — чудо. Не счастье, — чудо. Боги рѣшили остаться щедрыми до конца. Помню, тихій былъ, золотистый вечеръ. Жемчужный вечеръ, — жемчужныя облачка въ закатѣ. Мы выходили изъ таверны, бѣднойЦѣдной, гдѣ можно было достать только козьяго сыру, вяленую кефаль и краснаго вина въ глиняномъ кувшинѣ, пахнувшаго капустой, но все это было ужасно вкусно. Фаэтонъ поджидалъ насъ, чтобы повезти въ Санъ-Стефано, гдѣ мы остановились. Мы уже собирались садиться въ коляску, я ступилъ, помню, на подножку, какъ вдругъ жена выскочила шаловливо... да, она уже сидѣла..! — и неожиданно заявила, что хочетъ купаться въ морѣ. Вода была еще холодна, былъ уже вечеръ, косое солнце, — купаться было безуміемъ. Я нѣжно протестовалъ, но — женщина ставила на своемъ. Правда, въ Россіи она до сентября купалась. Она купалась въ бирюзовомъ морѣ, весеннемъ, золотистомъ, молочномъ, — въ жемчужномъ морѣ. Я и сейчасъ, закрывши глаза, вижу ее, играющую перламутромъ, и жемчугъ въ небѣ. Это тоже былъ даръ боговъ, даръ усмѣшка. Да, въ этотъ безумный день, въ самый тотъ вечеръ „жемчуга11, въ далекой глухой Таруссѣ, мучилась наша дѣвочка... Ахъ, Димитраки... чудакъ-философъ!.. — „Каждый объ себя убивается... И ты убьешься!11-