Zarя russkoй ženšinы : эtюdы

183 общественныхъ моленіяхъ и предпріятіяхъ религіознаго порядка. Напр., если, при поднятіи новаго колокола на церковь, онъ упрямится, это приписывается присутствію среди поднимающихъ или глазѣющихъ какого нибудь тайнаго снохача. Изъ приведенныхъ выше сказочныхъ примѣровъ ясно, что зндогамичесяая родовая традиція разрушилась личностью (преимущественно женскою), при противодгъйствіи рода, видѣвшаго въ ней обычай, правило, законъ. Настолько, что чужая женщина для члена эндогамическаго общества становится своеобразнымъ табу — существомъ запретнымъ, предъ которымъ половой инстинктъ обязанъ и привыкаетъ молчать и чрезъ дисциплину долга и привычки, извращается въ полную обратность: чужеродная самка не привлекаетъ, но отталкиваетъ самца, пугаетъ его, отвратительна ему. Вспомнимъ „Подлиповцевъ“ Ѳ. М. Рѣшетникова. Чердынецъ Пила живетъ въ связи съ своей дочерью Апроською. Когда Апроська умерла съ голода и холода, Пила и другой сожитель Апроськи, Сысойко, ушли, съ горя, бурлачить. Попали въ городѣ въ полицейскую чижовку. Содержавшіяся въ ней за кражу, женщины стали ласкать Пилу. — Какой ты хорошій! говорила одна. — Я тѣ „хорошій!“... Прытка больно!.. Одна женщина обняла Пилу. Пила опять ударилъ ее. — Сказано, не тронь! и все тутъ! А съ тобой ужъ не лягу. У меня вонъ Апроська была, а ты чужая... Съ не меньшею выразительностью изображено предубѣжденіе крестьянина-родича противъ чужой женщины въ „Питерщикѣ“ извѣстнаго этнографа С. В. Максимова (Соч. XIV. 175. 179). Очеркъ его появился въ литературѣ значительно раньше „Подлиповцевъ" и развиваетъ свое дѣйствіе не въ дикомъ Чердынскомъ краю, но въ Галицкомъ уѣздѣ Костромской губерніи, поставляющемъ