Na morskomъ beregu

— 30 ился. Пошли на парусъ. Шторма шумѣлъ, восемь шторма шумѣлъ, доплилъ. Никола довелъ. Димитраки показалъ въ уголъ, на почернѣвшій отъ времени образъ. Жоржикъ вздохнулъ. — А потомъ? — Рыбу ловилъ, камень на фелюкъ возилъ, муку возилъ. Потомъ Кузма тонулъ. Димитраки сидѣлъ передъ нами, поникшій. Молчали. Бурлилъ кофе въ желѣзномъ ковшичкѣ. Доносились съ воли звонкіе, задорные выкрики соекъ и трескотня цикадъ. — Хорошо на Хіосъ... — грустно сказалъ Димитраки. Тамъ море синій, голубой... Какъ глазъ голубой. Тепло. Лучше жить. Думала, здѣсь лучше, ни... Сонъ пришелъ, Хіосъ видалъ, плакалъ... А-а... Здѣсь помиралъ, тамъ помиралъ, ни... Богъ вездѣ. Надо было итти. Мы выбрали себѣ по палкѣ съ затѣйливыми корневищами и самую большую фелюку. Димитраки взялъ что-то очень недорого. Вышли къ плантаціи. — Виноградъ приходи кушать. Осень поспѣетъ. Вонъ тамъ. Этотъ плёхой, церепахъ любитъ, — показалъ онъ на не огражденныя лозы, очень напоминавшія низкорослыя лозы капитана. — Тамъ короши. — Это лозы японскія? — спросилъ я. — Поиски? Это волёвоко... — сказалъ Димитраки, оправляя лозу. — Тамъ шашла, короши. Волёвоко нехороши. Давно росла, меня не былъ росла... Какой-то „волёвоко". Широкіе разрѣзныя листья очень напоминали „кі-о-рі-у“ почтеннаго капитана. — И вы къ намъ приходите... — сказалъ Жоржикъ, пожимая руку Димитраки. — У насъ тоже кофе есть, только съ сахаромъ, русскій... Вы не знаете? И потомъ сухари... Вы непремѣнно приходите. Когда мы выбрались на шоссе и оглянулись, Димитраки сидѣлъ на порожкѣ и смотрѣлъ на море. Было знойно. Шли молча. Только разъ Жоржикъ спросилъ меня: — Пожалуй, ему скучно одному въ норѣ? А мнѣ бы хотѣлось пожить у него. А вамъ? Я думалъ о Димитраки: и зачѣмъ занесла его судьба въ чужіе края!