Vъѣzdъ vъ Parižъ

133 нее мое. Да, вѣрую. Новые пути намъ должны открыться! И мы, именно мы, пережитымъ страданіемъ утвердимъ величайшую изъ всѣхъ цѣнностей человѣчества — образъ Бога Живого въ каждомъ, признаніе величайшей цѣны и величайшаго смысла-цѣли за душою человѣка. Мы, именно. Она, душа, ея внѣшнее проявленіе — личность, у насъ стерта съ грязью, смѣшана съ кровью, да. У насъ же она и вознесется. Именно — будетъ чудо. Величайшее чудо Преображенія! Черезъ огонь и грязь, великою жаждой чуда, пронесемъ мы нетлѣнное, что не только культурою добыто, а и выковано страданіемъ. Вы говорите о культурѣ, дорогой мистеръ Гудъ. Гдѣ же у васъ культура?! Пишете Вы „Исторію Возрожденія44... Вы должны ясно видѣть, что давно умерла культура. Культура — святое дерзаніе и порывъ, культура — трепетное исканіе въ восторгахъ вѣры, культура — продвиженіе къ Божеству! Гдѣ они?! Ушелъ изъ Европы Богъ, и умерла культура, и линючая пленка цивилизаціи затягиваетъ „бродило44 покровомъ похороннымъ. „Гаснетъ воображеніе44, и послѣднія пѣсенки допѣваютъ дѣти! Ваши дѣти. И пастухъ Вашъ вѣчный, „мудрый отъ Неба и отъ земли44, истину Вамъ повѣдалъ, — ее онъ учуялъ сердцемъ. И Вы. учуяли, но бодритесь. Отъ бывшихъ черпнуть хотите,— и радостно Вамъ „свиданье44 у осыпавшейся стѣны церковной. Томится Ваша душа, ибо „провалы44 чуетъ. А вѣчный пастухъ Вашъ видитъ. И говоритъ: „невѣрная стала жизнь, сэръ44. Простите,—но не фонарями же, не латами вашихъ предковъ можете удержать живое! Какъ Вы ни покрывайте лакомъ, какъ ни храните по музеямъ,—ржавчина точитъ-точитъ. Сколько ни ходите на „свиданье44,— не почерпнете силы: она давно истаяла и переселилась въ вещи, въ удобные кабинеты, съ пустыми латниками, свѣтящими электричествомъ, въ бьющія на сто верстъ пушки, разрывающія на куски живое, въ ревъ и грозу толпъ черни, требующей удобныхъ кабинетовъ съ каминами и грогомъ, неумолимо требующей и умѣющей обращаться съ пушкой; въ острую мысль, разлагающую все ядомъ, въ усталость тоски и скуки. Доппингу требуете отъ... кладбища! Поздно, доро-