Za rubežomъ : razskazы

27

И если бы когда-нибуль вдругъ и навсегда угасла надежда, жить невозможно было-бы ни при какихъ обстоятельствахъ... И особенно. въ этомъ городЪ, гдЪ спать прихохолилось вповалку съ тифозными и тратить все время на хлопоты о посадкЪ на чужой пароходъ. И вотъ, наконецъ, глубоке трюмы до краевъ наполнены людьми и ихъ скарбомъ. Огромный „Ганноверъ“, недавно еще военное госпитальное судно у нёмцевъ, а теперь добыча побЪдителей англичанъ, раскачиваясь подъ нордъ-вестомъ, медленно пошелъ въ море. Провожатыхъ не было, потому что некому было провожать, но всЪ грустно толпились на палубЪ со взорами, обращенными ‘къ берегу. Прощались. Мноше, разумЪется, навсегда, а остальные — надолго-ли? И казалось, что это очень хорошо, что человЪкъ не знаеть будущаго, даже ближайшаго. По крайней мЪрБ можно было унести въ глубоке трюмы теплый огонекъ неистребимой надежды.

Оть духоты и безсонины ночью я вышелъ на палубу. Надо мной раскачивались мачты съ сигнальными огнями, неподвижнымъ силуэтомъ казался на мостикЪ офицерт, а за кормой, глБ ОЪлой пЪной сверлилъ винтъ черную воду, оставалась она, вЪчно любимая, изгнавшая меня, страна... На палубЪ никого не было въ этотъ часъ, и было прятно бродить одному съ черными думами, похожими на эту темную, беззвЪздную ночь въ глухомъ морЪ. И воть здЪсь-то неожиданно я натолкнулся на ту женщину, которую только что встрЪтиль въ Галатф. Она сидЪла на свернутомъ якорномъ канатЪ и когда я подошелъ, заговорила первая.

— Воть ЪБдемъ. Зачфмъ? Если бы можно было уйти отъ насиля.

— Будемъ надфяться.Вдь это величайшее насите, которое насъ изгоняетъ.

— О, когда убиваютъ родныхъ на вашихъ глазахъ, тогда понимаешь, какъ надо его ненавидфть. Начинаешь думать, что надо убить насище во всЪхъ, даже самыхь его незначительныхъ формахъ.

Только этими словами мы и успЪли съ ней обм?няться тогда. Разговору помфшала какая-то старушка, вне-.