Za rubežomъ : razskazы

32

— Урусъ карошъ,—говорилъ онъ, уморительно морщась, чтобы выговорить трудное слово, — а грекъ...

И онь весело чертилъ себя пальцемъ по шеф, стараясь показать, какимъ образомъ слфдуетъ р$зать голову греку.

Маша оказалась настоящей художницей. Она точно впитывала въ себя красоту. Теперь ее поочередно восхиитало все, — и стройная мечеть, словно подошедшая съ своей колонадой къ самой водЪ, и проходивний мимо насъ Фанаръ съ старинными патр!аршими постройками и шеяшая навстрЪчу барка съ косымъ парусомъ. Какъ-то подЪтски умБла она радоваться всему, и странно было думать о ея службЪ въ Кафе.

Въ Эюбъ-Паша нагулялись мы вдосталь. Мы восхищались дворомъ мечети съ его нев$роятными платанами, смотрзли сквозь стеклышко мечъ Магомета на могил оруженосца, бродили по крошечному базару, пили турецкое кофе и взобрались, наконецъ, на могильные камни нодъ кипарисами. Оттуда долго и молча смотр$ли мы на городъ, тонувший въ лучахъ заходившаго солнца.

— Я люблю этотъ городъ, — сказала мнЪ Маша. Люблю собственно красивый, тихЙ и мирный Стамбулъ. Онъ хорошь, вроятно, отъ того, что имъ правитъ исламъ, отказавшийся теперь отъ насиля. А вБдь прежде было не такъ. Вы видфли на стфнЪ Ай-Соф!и отпечатокъ руки Магомета, не пророка, а султана-завоевателя? 0 преданю онъ въЪхаль верхомъ по тБламъ молящихся христанъ, облокотился о стЪну и крикнулъ: „НЯФтъ Бога кромЪ Бога и Магомета пророка его“. Это было началомъ убйствъ. А здБсь рядомъ съ нами мечъ самого пророка. Я все вспоминаю стихи Пушкина на мотивъ изъ Корана. Помните!

Люби сиротъ, и мой Коранъ Дрожащей твари проповЗдуй!

Дрожащая тварь, что можеть быть ужаснЪе этого? А кто теперь не дрожитъ?