Bogomolьe

42 кинъ крякаетъ: хоро-ша! Говѣетъ, ему нельзя. Вонъ и желтые домики заставы, за ними — даль. — Гляди, какія... рязанскія! — показываетъ на богомолокъ Горкинъ. — А ушками-то позадь — смоленскія. А то томбовки, ноги кувалдами... Сдалече, мать? — Дальнія, отецъ . .. рязанскія мы, стяпныя ... поетъ старушка. — Московскій самъ-то? внучекъ табѣ-то паренекъ? Картузикъ какой хорошій... почемъ такой? Съ ней идетъ красивая молодка, совсѣмъ какъ дѣвочка, въ узорочной сорочкѣ, въ красной повязкѣ рожками, смотритъ въ землю. Бусы на ней янтарныя, она ихъ тянетъ. — Твоя, красавица-то? — спрашиваетъ Горкинъ про дѣвочку, но та не смотритъ. — Внучка мнѣ... больная у насъ она... — жалостно говоритъ старушка и оправляетъ бусинки на красавицѣ, — Молчитъ и молчитъ, съ годъ ужъ . .. первенькаго какъ заспала, мальчикъ былъ. Вотъ и идемъ къ Угоднику. Повозочка-то у табѣ нарядная, больно хороша, увозлива... почемъ такая? Телѣжка постукиваетъ на боковину, катится хорошо, пылитъ. Домики погрязнѣй, пониже, дальше отъ мостовой. Стучатъ черныя кузницы, пахнетъ угарнымъ углемъ. — Прощай, Москва! — крестится на заставѣ Горкинъ. — Вотъ мы и за Крестовской, самое богомолье начинается. Ворочь, Антипушка, подъ рябины, къ Брехунову . .. закусимъ, чайку попьемъ. И садикъ у него пріятный. Нашъ, ростовскій... приговорки у него всякія въ трактирѣ, росписано хорошо... Съѣзжаемъ подъ рябины. Я читаю на синей вывѣ' скѣ: „Трактиръ „Отрада" съ Мытищинской водой Брехунова и Садъ". — Ему съ ключей возятъ. Такая вода... упьешься! И человѣкъ раздушевный. — А селедку-то я ѣсть не стану,- Михалъ Панкра-