Pčela

десятину, собираемую съ прихожанъ. Можно себе поэтому представить въ какомъ б'Ьдственномъ положеши очутились гречесше священники, будучи принуждены удалиться изъ своихъ приходовъ. Поэтому они не такъ легко уступаю™ свои места и ежедневно пускаютъ въ ходъ всю свою изворотливость и ловкость, чтобы удержаться на нихъ по возможности долго. Еще и теперь мнопя славянсшя деревни въ Нижней Болгарш и Румелш напрасно добиваются славянскаго священника въ свой приходъ, гречески же священникъ не уступаетъ своего места и съ помощью турецкихъ властей продолжаете собирать десятину. Недовольство славянъ, выведенныхъ изъ себя притйснешемъ греческаго духовенства, выражалось много разъ довольно энергично, но всегда турецкая администращя съ неслыханною жестокостью подавляла эти болТ.е шумные, чймъ серьезные протесты несчастныхъ славянъ, вся вина которыхъ заключалась въ томъ, что они добивались свободы исповедывать свою релиriro, свободы, признанной и утвержденной многими гаттами и ираде, издаваемыми въ Константинополе, но никогда не исполняемыми въ провинцш. Не имея возможности привлечь въ лоно греческой церкви многочисленное болгарское населеше, хотя и невежественное и несчастное, но темъ не менее твердое въ вере и предпочитающее лучше перенести всяки деспотизмъ, чемъ обратиться въ грековъ, видя все это, греческое духовенство соединялось частенько съ турецкими властями и вместе съ ними самыми ужасными, самыми произвольными образомъ притесняло бедныхъ славянъ. Недавно въ Струмнице, въ Нижней Волгари, произошелъ следующй, далеко, впрочемъ, небезпримерный случай. Местный власти, соединившись съ греческимъ духовенствомъ употребляли насил!е, чтобы удержать сдавянъ подъ властью греческаго епископа. Съ помощью заппевъ они силою отбирали детей у родителей и крестили ихъ по греческому обычаю. Бракъ, совершенный не по гречески признавался, недействительными. Одинъ болгарски священникъ по имени Тодоръ, были привлеченъ къ ответственности за то, что осмелился совершить надъ покойникомъ похоронный обрядъ. Его посадили въ тюрьму и такъ какъ онъ не могъ представить въ залогъ той суммы, которую отъ него требовали, то онъ и пробылъ тамъ, пока не былъ назначенъ новый чиновникъ на место того, который его засадилъ. Въ 1874 году въ Сараеве, главномъ городе Босни умеръ греческй епископъ; онъ, какъ и следовало ожидать, оставили громадное состояHie. Разсказывали, что все свое имущество онъ завещалъ своей единственной молоденькой племяннице, жившей съ нимъ. После блестящихъ похоронъ, которые устроило духовенство усопшему епископу, молодая девушка была изгнана изъ дома и не получила ни гроша изъ дядинаго наследства. По всей вероятности въ этомъ случае, какъ и во многихъ подобныхъ, греческое духовенство вошло въ соглашеше съ чиновниками и съ тогдашними вали Дервишемъпашей, чтобы завладеть состояшемъ, долженствовавшими перейти въ руки неопытной девушки. Въ 1873 г. одинъ епископъ объезжали свой округи въ сопровождены двухъ священниковъ. Въ дороге они умеръ. Священники знали, что после него осталось хорошее состояше и решили завладеть ими. Для этого нужно было, чтобы родные епископа не узнали о его смерти, а это вовсе не трудно въ стране, лишенной правильныхъ средствъ сообщешя. Они оставили покойника въ сарай въ той деревушке, где онъ умеръ, сами же вернулись въ городи и овладели состояшемъ, простиравшимся до 350 тысячъ франковъ. Когда наконецъ родственники разузнали о смерти епископа, они заявили объ исчезновенш его состояшя, местная полищя принялась розыскивать священниковъ, но мутессарифъ действовалъ такъ слабо, что видно было, что юнъ бы не желалъ тревожить этихъ мошенниковъ. Дело это наделало много шуму.

Но ничего не открылось, такъ какъ губернаторъ былъ заинтересованъ въ томъ, чтобы замять это дело, и ни прошешя на имя великаго визиря, ни приказашя последняго разследовать дело, ни сама константинопольская печать ничто не могло заставить мутессарифа отыскать преступниковъ. Месяцевъ шесть тому назадъ четыре турка и черкеса убили галлиполшскаго епископа во время объезда последнимъ своей enapxin. Убшцы ограбили его и трехъ священниковъ, бывшихъ съ нимъ. Двое изъ этихъ последнихъ были ранены или тоже убиты, третш же исчезъ. Все розыски Джевдетъ-паши, мутессарифа галлипольскаго остались безуспешны и ни уб!йцы, ни пропавшш священникъ не были найдены. Высшее греческое духовенство очень богато; все денежныя пожертвовашя остаются въ его рукахъ. Сельсше священники и игумены довольствуются небольшою долею денежныхъ пожертвованы и живутъ со своими семействами въ довольстве на те приношешя вещами, которыми щедро оделяютъ ихъ прихожане. Но ихъ довольство не гармонируете съ той страшной бедностью, которая ихъ окружаетъ. И когда умираетъ какой-нибудь гречесшй епископъ или архимандритъ, всегда оставляя громадное состояше, невольно задашься вопросомъ: какъ могутъ эти люди составлять такой богатства посреди такого несчастнаго народонаселешя и безъ того обремененнаго податями, барщиной, пошлинами, взыскиваемыми съ нихъ органами центральнаго управлешя, местными властями, турецкими помещиками и заптгями! (Продолжение будет»).

ЖЕНЫ АРТИСТОВЪ.

Дльфонса Додэ. (Продолженге). XI. Графиня Ирма. „Шарль д’Атисъ, литераторъ, имеете честь известить Васъ о томъ, что у него родился сынъ Роберте. Ребенокъ здоровъ“. Весь литературный и артистичесюй Парижъ получилъ десять летъ тому назадъ это коротенькое извещеше на атласной бумаге съ гербами графовъ д’Атисъ-Монъ, последнш изъ которыхъ Шарль д’Атисъ съумелъ, будучи еще такимъ молодымъ, составить себе репутация настоящаго поэта. .... „ Ребенокъ здоровъ“. А мать? объ ней и не упоминалось въ письме. Все знали ее слишкомъ хорошо. Это была дочь стараго браконьера съ береговъ Сены и Оазы, бывшая натурщица, которую звали Ирмой Салле и портреты которой таскались по всемъ выставками, точно также какъ и оригиналъ ихъ таскался по всемъ мастерскими. Ея низки лобъ, ея антично приподнятая губа это лице крестьянки, которому случай придали правильность древнихъ типовъ, эта птичница съ греческими чертами, этотъ немного загорелый цвети лица, который бываете у детей, выросшихъ на вольномъ воздухе и придаетъ белокурыми волосамъ оттенокъ светлаго шелка, придавали этой крестьянке какую-то дикую оригинальность, которая дополнялась парой глазъ превосходнаго зеленаго цвета, выглядывавшихъ изъ подъ густыхъ бровей. Однажды ночью, выходя изъ маскарада д’Атисъ увези ее ужинать со собою и этотъ ужинъ продолжался два года. Но хотя Ирма вполне ВО-

шла въ жизнь поэта, этотъ дерзшй аристократическш пригласительный билетъ можете достаточно показать вамъ, какъ мало места она занимала въ этой жизни. Действительно, въ этомъ случайномъ хозяйстве, жена была только ключницей, выказывающей въ управлеши хозяйствомъ поэта-джентльмена всю терпкость натуры крестьянки и куртизанки, старающейся во чтобы то ни стало сделаться необходимой. Слишкомъ мужичка и слишкомъ глупая, чтобы понять гешй д’Атиса, его прекрасные, утонченные и великосветсше стихи, которые делали его чемъ-то въ роде парижскаго Теннисона, она все-таки съумйла принаровиться ко всемъ его причудами и ко всемъ его требовашямъ, какъ будто бы въ глубине ея вульгарной натуры уцелело униженное удивлеше крестьянки къ дворянину, вассалки къ ея господину. Рождеше ребенка только усугубило ея ничтожество въ доме. Когда вдовствующая графиня д’Атисъ-Монъ мать поэта, великосветская женщина высшаго круга, узнала что у ней родился внуки хорошенькш, маленькш виконтъ, признанный своими отцемъ, ей захотелось его увидеть и поцеловать. Конечно, прежней лектрисе королевы Марш-Амалш было тяжело подумать, что у наследника великаго имени подобная мать; но придерживаясь формулы маленькихъ пригласительныхъ билетовъ, старая барыня забыла о существовали этой женщины. Она выбирала, отправляясь къ кормилице навестить ребенка, Taicie дни, въ которые она была уверена не встретить никого, любовалась имъ, баловала его, усыновила его въ сердце, сделала изъ него своего идола, полюбила его последней любовью бабушекъ, которая является для нихъ предлогомъ прожить еще несколько летъ, чтобы видеть, какъ малютки подростутъ.... Потомъ, когда малютка —виконтъ подросъ немножко, онъ вернулся къ своимъ родителямъ и такъ какъ графиня не могла отказаться отъ своихъ дорогихъ для нея посещешй, то было заключено услов!е: при звонке бабушки Ирма исчезала униженно, молча; или же ребенка приводили къ его бабушке и, балованный своими обеими матерями, онъ любилъ ихъ одинаково и немного удивлялся, чувствуя въ ласкахъ каждой желаше исключительно присвоить его себе. Д’Атисъ беззаботный, поглощенный своими стихами, своей возростающей славой, довольствовался темъ, что обожалъ своего маленькаго Роберта, говорилъ о немъ всемъ и каждому и воображалъ себе, что ребенокъ принадлежалъ ему, ему одному. Эта иллюзгя была непродолжительна. Я бы хотела видеть тебя женатымъ.... сказала ему однажды его мать. Да... Но ребенокъ? Не безпокойся. Я нашла тебе молодую девушку дворянку, бедную, которая тебя обожаете. Я познакомила ее съ Робертомъ и они уже старые друзья. Да къ тому же, въ первый годъ милый малютка будете жить со мной. А тамъ мы посмотримъ. А эта... эта женщина? решился поэте, покрасневъ немного, потому что онъ въ первый разъ упомянулъ объ Ирме при матери. Ба! ответила вдовствующая графиня, смеясь,—мы дадимъ ей хорошенькое приданое и я вполне уверена, что она тоже найдетъ мужа. Парижсше буржуа не разборчивы. Въ тотъ же вечеръ, д’Атисъ, который никогда не былъ безъ ума отъ своей любовницы, сообщилъ ей эти планы и нашелъ ее, какъ всегда, покорной и согласной на все. Но на следующей день, когда онъ вернулся къ себе домой, мать и ребенокъ исчезли. Наконецъ ихъ нашли у отца Ирмы въ отвратительной маленькой избенке, на опушке леса Рамбулье и когда поэте вошелъ, то его сынъ, его маленькш князекъ весь въ бархате и кружевахъ, подпрыгивалъ на коленяхъ стараго браконьера, игралъ его трубкой, бегалъ за курами, радостно встряхивая своими белокурыми кудрями на вольномъ воздухе. Д’Атисъ, хотя и сильно встревоженный, хотйлъ придать этому видъ шутки и тотчасъ увезти съ собой своихъ двухъ бйглецовъ.

ПЧЕЛА.

185