Vъѣzdъ vъ Parižъ

101 тить на стѣнку. Но живъ мой триптихъ, гдѣ-то кого-то ждетъ... Прошелъ черезъ руки пьяницы... и черезъ руки убійцъ пройдетъ... и попадетъ на мѣсто! Великими жертвами попадетъ... — и Звѣзда, Святая, еще загорится надъ новымъ жемчужнымъ моремъ... новой весной, когдато, для кого-то. Или — обманъ все это?., всѣ эти триптихи!?. Обмана не можетъ быть, я знаю. Наши пути обманъ! Но есть, е с ть..І VI Святая искра въ человѣкѣ есть! Бываетъ гаснетъ. Но волхвы придутъ, большіе... Намъ не видѣть. Видите, больше мнѣ нечего уже знать, и никуда не хочу, и дали не скажутъ новаго. Пусть ихъ ищутъ по цѣлому свѣту, снуютъ въ автокарахъ, на кораоляхъ, въ пустыняхъ и по горамъ — мятутся. Маленькіе волхвы, шумятъ... и раскрываютъ „дали". Когда-то и я шумѣлъ, покуда не натолкнулся, не „ушибся объ самого себя“, покуда не потерялъ все, все, покуда не пробудился, чтобы понять самое простое, чтобы найти нетлѣнное... И такъ, многое у меня разворовали. И жильцовъ вселили. Въ гостинной, гдѣ стоялъ рояль... — когда-то на немъ игралъ Чайковскій! — у меня его отняли и въ клубѣ его потомъ разбили,—въ гостинной сидѣлъ поваръ изъ столовки, къ ночи всегда веселый, — душу выматывалъ своей гармонией! А его жена-толстуха, жеманясь, говорила: „кажному тоже съ музыкой помечтать желается... вискустѣ!“ Онъ ободралъ — на похлебки! — лавровый вѣнокъ, который мнѣ поднесли студенты на юбилей. Въ нашей спальнѣ, гдѣ стоялъ старинный кіотъ, — жена собирала древнія иконы, — жили какія-то куцыя дѣвки, въ кепкахъ, съ портфелями, а къ нимъ ходили восточные люди въ башлыкахъ, съ ножами, — и постоянно тамъ визгъ и гоготъ. А въ залѣ и столовой засѣла семейка нашего дворника, — тоже называлъ меня „товарищъ-професырьа и совалъ на дворовыхъ собраніяхъ лапу лодкой! — и его