Vъѣzdъ vъ Parižъ

106 галстуки завязать умѣютъ, всякій и въ президенты можетъ, если выйдетъ ариѳметически, а кинематографы и газеты вливаютъ мощныя волны знаній и переживаній въ массы!..“ Согласенъ, что глазной операціи подвергся и подмѣненъ. Но и я васъ спрошу: — „Но почему мнѣ такіе заумные сны снятся? А они мнѣ и тамъ начинали сниться — и въ первый разъ, послѣ чудеснаго случая на пенькахъ, —и здѣсь, воочію?" Но о снахъ я потомъ повѣдаю, а теперь — другое. Теперь — отвѣчу: — „Если я весь такъ подмѣненъ и даже вывернутъ наизнанку, то почему же создатели „величайшихъ цѣнностей", испытывающіе тревогу, когда собаченку несчастную на физическій опытъ тащатъ, за миръ всего міра и братство народовъ ратующіе, — а такіе гиганты есть и носятся въ хлопотахъ по всей Европѣ, освѣжая спертую атмосферу, — и всѣ охранители антиковъ, до вазы царя микенскаго, оберегающіе все, до цапинки, обезпокоенные, когда гобеленчикъ украдутъ, и всегда насторожѣ, какъ бы чего не подмѣнили... — какъ же всѣ эти „охраняющіе" допустили, чтобы не только меня, тоже сберегателя антиковъ, такъ подмѣнили, а чтобы... цѣлое великое царство подмѣнили, хотя, правда, и не античное?! И не только допускаютъ, а и... И чтобы даже и... человѣка подмѣнили?!.. Но объ этомъ я — въ общемъ планѣ, а теперь: какъ и почему я испугался, что подмѣненъ, что пропадаю, что человѣкъ пропадаетъ, античный, вѣрившій въ „истину, добро и красоту", и какъ я рѣшилъ пуститься на раскопки этого человѣка, и гдѣ я его обрѣлъ. Это-то и случилось на пенькахъ, какъ чудо и откровеніе. Я знаю, что разсказъ мой нестройный, но вы ужъ извините. Стройное.,? Мы же — въ бурѣ! И вотъ — о пиголицахъ. VIII Онѣ носились надъ болотной луговиной и тоскливо кричали: пі-у-у-у... пі-у-у-у... Я уныло слѣдилъ за ихъ