Vъѣzdъ vъ Parižъ

по —

Спугнулъ, чортъ...! На сколько я къ ей подшелъ, ты спугнулъ!?.." Онъ дотого облютѣлъ, что вскинулъ ружье къ плечу, но оно было уже разряжено. Я... — молчалъ. Я зажалъ руку, глядѣлъ на него и... молчалъ. Я опять уже былъ — ничто. Онъ подошелъ вплотную и тутъ-то узналъ меня. Онъ не разъ заявлялся ко мнѣ на дачу, вызывалъ меня въ волость „ексренно", чтобы объявить свою волю и повинность. Онъ, Худоёмовъ Васька, былъ — власть. Узналъ — и загоготалъ по-жеребячьи: — А я... шутъ те дери... старичишка Гнусавый думалъ ....! А Гнусавый былъ у насъ пьяница-побирушка, всегда съ мѣшкомъ, и носъ ввинченъ, — ничтожество всей округи. — „А этто самъ господинъ... кла-дунъ! Ай, думаю, плевать, всыплю...!" — „Вы меня ранили!.. — крикнулъ я изъ послѣдняго, что еще оставалось во мнѣ живого. — „А зачѣмъ — подъ руку, разъ стрѣляю?! Сколько за ей хожу... хитрыя онѣ, стервы... не подпускаютъ... А тутъ, совсѣмъ, былъ, подшелъ... нарошно испугали!.." Онъ былъ, какъ обычно, пьянъ. Онъ насунулся на меня вонючей харей и крикнулъ: — Ну, доказывай... игдѣ я васъ спортилъ?.. игдѣ?!.. Я отнялъ руку, показалъ на чесучевомъ рукавѣ два алыхъ пятнышка, засучилъ рукавъ... Двѣ дробинки дроздятника синѣли въ сочившихся кровью ранкахъ. Можно еще и теперь видѣть, слѣды остались: пятнышки на предплечий, какъ оспины. — „А

очарябало всего только... а-тлетныи..!“ Я глазами вбиралъ его — и только. Что я тутъ могъ?! Кричать на него, грозить? взывать къ... чему? къ его „безсмертному духу"?! Жаловаться — кому? Онъ былъ власть, безотвѣтственная до... смерти. Онъ вышелъ бы изъ своего суда героемъв Это я самъ, я самъ помѣшалъ ему... я, паразитъ на его прекрасной шеѣ!..