Vъѣzdъ vъ Parižъ

111 — „Зайчатникомъ бы вотъ ахнулъ..!44 — усмѣхнулся онъ и пошелъ, посвистывая. А я остался. Я выдавилъ дробинки, — въ портмонэ онѣ у меня, напамять, — высосалъ ранки и перевязалъ платкомъ,—они еще у меня водились. И вотъ, послѣ такого двойного потрясенія, я таки получилъ „разрядъ4*! Чаша переплеснулась, и я нашелъ, постигъ... не разсудкомъ, а гораздо глубже, пиголичьимъ нюхомъ, что ли, что я ничтожнѣе и дешевле... пиголицы! У меня не было утѣшенія даже зайца изъ сказочки, который пошелъ топиться, увидалъ прыгнувшую отъ него лягушку и осмѣлѣлъ. Дробинки переплеснули чашу. И вотъ, когда я сидѣлъ такъ, разглядывая дробинки, птицы опять явились, выплакивая свое. И тутъ я крикнулъ, — мной ч т о-то крикнуло I — въ ужасѣ, протестѣ и отвращеніи: — „Слушайте же хоть вы, пиголицы несчастныя, мою клятву! Не могу я больше! Найду въ себѣ человѣка!!..4* И уже тамъ, на пенькахъ, подъ ватнымъ, померкшимъ небомъ, не вдумываясь, я зналъ, что буду дѣлать, что нужно дѣлать. Послѣ, я разобрался. Въ эту же ночь я выстроилъ путаные ряды „за4* и „противъ41, привелъ въ порядокъ и строго подвелъ итогъ. И съ первой минуты клятвы у меня уже стало чѣмъ жить. Я поднялъ мѣшокъ и бодро пошелъ на дачу. У меня выростали крылья. Я перелеталъ отъ болотца къ болотцу, отъ пенька къ пеньку... оставлялъ позади себя всѣ эти бум-бумы и дыр-бул-щылы... Я нашелъ въ себѣ уснувшую силу сопротивленія, воли, сметки и ненависти. Я повторялъ себѣ: — „Это будетъ! Или — я долженъ кончить!" IX Обратили ли вы вниманіе, какъ тамъ, — въ мое пребываніе, по крайней мѣрѣ, — мало кончались сами?