Vъѣzdъ vъ Parižъ

116 духъ... Грохотъ и яркій блескъ вырвали, наконецъ, меня изъ этого кошмара... Я узналъ сѣроватый разсвѣтъ въ окнѣ, услышалъ ливень. Гроза сплывала. Раскаты грома становились глуше, блистало рѣже, но ливень продолжался. Я лежалъ на спинѣ, и старался вспомнить чудесное, что я видѣлъ. Осталось только одно, глазомъ неуловимое, невыражаемое словомъ..,

благоговѣніе. Я не могъ вспомнить линій, но музыка ихъ осталась. Непостижимое. И осталось еще: тоска. Ушелъ и ливень, и теперь только шорохъ дождя съ деревьевъ трепалъ по лужамъ. А рядомъ, въ залѣ, лило съ потолка потокомъ, какъ баннымъ шумомъ. Пахло по-банному березой и теплой прѣлью. Ломило голову, какъ съ угара, и разобралъ я, что это съ дурманныхъ любокъ, что принесла мнѣ дѣвчонка Марьи — за куски сахару. Отравили меня фіалки, восковки милыя... вынесли въ Царство Свѣта, въ кошмаръ швырнули. Поднятые грозой, взбитые блескомъ молній, соловьи заливали все. Я услыхалъ ихъ снова, и снова мучился. Не помогли подушки. Я вышелъ въ садъ, полный дождя и лужъ, шелеста и капели. Было тепло и банно, до духоты. Крѣпко березой пахло, фіалками съ овраговъ. Тоской давило. У края сада бѣжалъ потокъ, и въ его мутномъ бѣгѣ, и въ соловьиной пѣснѣ, и въ отблескахъ дальнихъ молній чуялось безпокойство. И я сказалъ самому себѣ: надо скорѣй, скорѣй!.. До солнца бродилъ я въ саду, по лужамъ. Сонъ мой этотъ... Тутъ гдѣ-то, во мнѣ или внѣ меня, невидимое было Царство, было! Оно же явилось мнѣ... Неявленныя мои возможности... нерожденные мои сны? Плаваютъ они всюду, живутъ туманно, мукой стучатся въ души. Родятся ли? Я чую слабые ихъ слѣды, тысячами раскиданные по міру, гибнущіе въ своемъ сиротствѣ. Въ пыльныхъ хранилищахъ что-то они лепечутъ — разбитыя буквы Книги... Дымился подъ солнцемъ' садъ. Выбитыми глазами смотрѣла на солнце дача. Милыя тѣни пришли ко мнѣ, тѣни изъ прошлаго... Ужасъ, ужасъ! Здѣсь уже все разбито.